МЕСТО И ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ
США, Нью-Йорк, 1 мая 1977 года, 38 лет
РОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Глава пурпурной семьи.
ФЕЙРУМНОСТЬ
нет
АРТЕФАКТ 
Владеет одним из уникальных артефактов, дающих возможность просматривать наиболее вероятный вариант развития событий на текущий период времени. Представляет собой старинные часы на цепочке, которые Ева хранит в шкатулке в рабочем кабинете.

---

БЛИЖАЙШИЕ РОДСТВЕННИКИ
Грегори Делахант – отец, основатель империи «Пурпурной Семьи», мертв;
Амалия Делахант – мать, хирург, умерла в автокатастрофе, когда Еве было меньше десяти лет;
Ребекка Делахант – мачеха, мать единственного сына. Была любовницей отца Евы еще до смерти Амалии, после стала его женой. Мертва, убита падчерицей;
Маркус Делахант – единокровный брат, с которым Еву длительное время связывали совсем не родственные отношения. Фейрумный. Мертв, убит Евой;
Джейкоб Делахант – сын, 20 лет, бездельник, но горячо любимый матерью сын;

НАВЫКИ И УМЕНИЯ
Уже восемнадцать лет занимается боксом. Не столько для того, чтобы ломать челюсти хуком справа, сколько для самоконтроля, дисциплины и поддержки себя в нужной форме. Форма и общая физическая подготовка у Евы, к слову, весьма неплохая, потому как ситуация и статус обязывают. Прекрасно знает, с какой стороны браться за пистолет, как его заряжать и как вышибить им мозги любому, кто встанет у нее на пути. Однако, с тех пор, как стала главой Семьи, мозги доверяет вышибать своим приближенным, а сама очень редко пачкает руки и все больше тренируется на мишенях три раза в неделю. Обладает изобретательным умом, так что, за неимением пистолета, вполне может всадить вам каблук в висок. Не брезглива, так что этот же каблук успешно вытрет влажной салфеткой и будет делать вид, что ничего не случилось.
Имеет юридическое образование и даже пару лет практики, а потому обладает необходимым минимумом для того, чтобы осознавать все возможные последствия своей деятельности, равно как и то, как этих последствий избежать.
Водит машину, обладает высоким уровнем образования, критичным умом и стальной волей.
ВНЕШНИЕ ПРИМЕТЫ
Обладает довольно запоминающейся внешностью в целом, но не имеет каких-либо отличительных черт, вроде татуировок, пирсинга, или иных специфических особенностей. Впечатляющая мимика выдает ее в разговорах с близкими людьми, но все остальное время Ева держится с холодной отстраненностью. За тяжелый прожигающий взгляд, который не сулит ничего хорошего тому, на кого он направлен, заслужила много нелестных прозвищ.
ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ
Давайте обойдемся без излишней драмы. Я никогда не говорю о себе и своем прошлом не потому что чураюсь его, или оно причиняет мне боль, а потому что несмотря на все то, через что я прошла, я считаю это прошлое важной частью самой себя и своей жизни и испытываю к нему благодарность. Благодарность и не более. Я не страдаю бессонницей по ночам из-за того, что воткнула нож в глотку отца своего ребенка, я не озираюсь в ужасе, завидев знакомый профиль своей мачехи, которой без жалости пустила пулю в голову. Мужской мир – жестокий мир и я не смущаюсь своей жестокости, потому что знаю главный принцип всего криминального мира, бизнеса, политики и, конечно, «Пурпурной Семьи»: претендуешь – соответствуй.

Я выдвинула претензии на империю своего отца, еще будучи совсем девчонкой и теперь мне кажется, что я едва ли соответствовала роли пурпурной королевы, зато я совершенно точно была дочерью моего ублюдка-отца, носящей под сердцем ребенка от его ублюдка-сына. Что ж, да, я действительно забеременела от своего единокровного брата, как принято считать той малой части людей, которые вообще в курсе этой истории. Но был ли Маркус на самом деле сыном Грегори, теперь уже не узнает никто.

Грегори Делахан женился на Амалии Винтер, как полагают, по расчету. Ее семья была состоятельна, напрямую связана с политической элитой страны, а Делахан был бизнесменом средней руки и желал возвыситься. Жену он никогда не любил, да и она не питала к нему особенно светлых чувств, а потому неудивительно было, что у него наличествовали любовницы, а как оказалось позже, и вторая семья на стороне, где за два года до моего рождения, на свет появился мой брат Маркус. Был ли он мне братом на самом деле? Никогда в это не верила, полагая, что его мать-шлюха раздвигала ноги не только перед моим отцом, но в тот период меня об этом не спрашивали. Меня вообще никогда об этом не спрашивали, так что, когда Амалия разбилась в автокатастрофе, приняв слишком много шампанского на званном ужине, Грегори без страха привел домой Рейчел и своего сына, моего старшего брата. Их обоих я ненавидела с самого первого нашего знакомства до последней встречи, которая была достаточно яркой и запоминающейся. Разумеется, только для меня, потому что эти двое не выжили. Иначе и быть не могло.

Несмотря на многочисленные конфликты с мачехой и братом, я считаю свое детство благополучным. Я никогда ни в чем не нуждалась, получала прекрасное образование, путешествовала по миру и занималась вещами, которые были мне интересны. Сегодня я могла пожелать быть в балетной школе, а завтра играть на скрипке в консерватории и никто не был против. Кроме, разумеется, Рейчел, которая не забывала напоминать моему отцу, что мне слишком многое позволено. Грегори, впрочем, в наших конфликтах участия принимать не желал, слишком занятый вопросами своего, с позволения сказать, бизнеса, который так тесно переплетался с криминалом, что мне не нужны были лишние объяснения, чтобы понимать, чем на самом деле наша семья зарабатывает на жизнь. Да и пытался ли кто-нибудь скрыть это от меня? Едва ли. Роль пурпурной принцессы устраивала меня более чем и глупым было бы полагать, что я стану терзаться чувством вины за занятия своего отца. Что ж, чувства вины я и в самом деле не испытывала, зато очень рано начала испытывать презрение. К фейруму, к фейрумности, к тем, кто потреблял наркотик ради обретения мнимой силы и мнимой же власти. Насколько ничтожным клопом нужно быть, чтобы добровольно принимать наркотик, позволяющий обрести свойство? Насколько никчемным нужно ощущать себя, чтобы подсесть на вещества, рискуя своей жизнью, своим благополучием и своим будущим? Это вызывало во мне отвращение и люди, которые прибегали к услугам и товару, который предоставляла империя моего отца, казались мне грязью под моими ногтями. Следует признать, что в настоящем в моем отношении мало, что изменилось.

Сколько мне было лет, когда в порыве очередной ссоры вместо того, чтобы врезать Маркусу, я его поцеловала? Я думаю, что шестнадцать, но память наша избирательна в отношении моментов, которые ничего не значат, а потому это могло быть и годом раньше, и двумя годами позже. Мы переспали, позже это повторилось еще и еще и между нами установилось некое подобие настоящих отношений, которые бы только могли связывать мужчину и женщину. С небольшой разницей в том, что я не прекращала ненавидеть Маркуса и его мать ни на единое мгновение жизни и я знала, что если мне понадобится потратить годы на то, чтобы уничтожить их обоих, я все равно это сделаю. Любовь? Нет. Это была жгучая, испепеляющая страсть, тягучее вожделение и тем сильнее оно становилось, чем яснее был запрет на подобные отношения между братом и сестрой. Впрочем, я же никогда не верила в то, что Маркус в самом деле был моим братом.

Для меня все закончилось в момент, когда я узнала, что мой, так называемый, братец, потребляет фейрум. Без криков, скандалов и угроз это сразу же переводило Маркуса в разряд все той же грязи под моими ногтями, а как известно, грязь принято смывать и никогда не вспоминать о ней больше. Говорят, он сидел на фейруме почти год до того, как случайность привела к превышению допустимой дозы и он впал в кому на шесть недель. Говорят, помимо меня у него были другие женщины и все они были фейрумные, благодаря чему он и получил постоянное свойство. Что из этого было правдой? Я не знаю и мне неоткуда узнать теперь. Мне было восемнадцать, когда простая истина о том, что именно брат унаследует империю сошлась с мыслью о том, что этот ублюдок ничего не стоит, он не достоин стать новым королем пурпурной империи. Быть может, я и была «всего лишь женщиной», но я оставалась умной, жестокой и совершенно безжалостной к врагам сукой, у которой не было причин для того, чтобы уступить брату. Кроме, пожалуй, одной: я носила под сердцем его ребенка и это должно было изменить все.
Но не изменило.

Вопрос о том, кто был отцом ребенка, конечно, всплывал в нашей семье не единожды. Рейчел кричала, что я просто шлюха и меня стоит выкинуть на улицу вместе с моим выродком. Отец интересовался личностью моего любовника куда спокойнее. В эти мгновения я смотрела на брата с насмешкой, ведь он молчал. Продолжал трусливо молчать на протяжении многих дней. И я его не выдала. Конечно, я его не выдала, ведь я уже давно собирала о нем информацию гораздо более значимую, чем эта незначительная деталь. Падение мерзавца было близко, и он даже не понимал насколько.

Джейкоб появился на свет ранним утром в городской больнице Нью-Йорка. Я никому не сказала о том, где я нахожусь, как и не сказала о его рождении, потому что мне нужно было самой понять, что я чувствую по этому поводу и что мне предстоит делать. Мысль о том, чтобы сделать аборт не посетила меня ни разу, несмотря на то, что Маркус умолял меня об этом. Не посетила меня мысль и о том, чтобы оставить ребенка в родильном доме, предоставив ему куда лучшую мать, чем я могла бы стать в свои восемнадцать. Этот мальчик был моим от самого первого своего крика и до тех самых пор, когда я поняла, что он уже вырос и больше не нуждается во мне. Наверное, у меня были шансы стать хорошей матерью и, наверное, я их не оправдала. Меня сложно винить, ведь едва ли детям можно было заводить детей.

Моя семья мало, что дала мне, как я полагаю и поныне. Но в чем отец никогда мне не отказывал, так это в финансировании. А потому ни я, ни мой сын ни в чем никогда не нуждались. В девятнадцать я окончила школу и переехала в отдельный дом, куда наняла бесчисленное множество прислуги, способной заполнить пустоту, образовавшуюся тогда, когда я послала Маркуса ко всем чертям и запретила ему близко подходить к моему ребенку. Чертов наркоман, ублюдок и лживая тварь не должен был быть частью нашей жизни. Он и не стал. Джейкоб никогда не видел своего отца, а я никогда ему о нем не рассказывала.

Первые несколько месяцев мне сложно было оторваться от сына. Я не питала сентиментальных чувств ни разу за свою жизнь, а теперь они захватили меня с головой и я не могла отделаться от мысли о том, что вся моя жизнь «до» вела к этому самому моменту. Но эйфория в скором времени уступила место пониманию того, что я ничего не смогу дать этому ребенку, если только не займу место своего отца, когда тот отойдет в мир иной, оставив свои дела Маркусу. Маркус не был достоин стать отцом. Маркус не был достоин стать пурпурным королем. И если я хотела сменить его, мне надлежало заботиться о себе и своей состоятельности. Ради самой себя, ради своего сына и ради Семьи.

Полгода спустя, оставив сына на попечение нянек и его деда, я уехала учиться в Массачусетс. Юридический факультет Гарварда был достаточно веским основанием, чтобы оставить ребенка и посвятить время своему образованию. Это прекрасно мне удалось, хотя следует признать, что мне не хватало Джейкоба и его детское лопотание по телефону оставляло ссадины на моем сердце. Я часто ездила домой, но очевидно, недостаточно часто для того, чтобы увидеть его первый смех, первые шаги. Первое слово, которое он произнес не было словом «мама», но я знала, что делаю то, что делаю ради нас обоих.

Мне было двадцать пять, когда отец оказался при смерти, готовясь передать дела в руки Маркуса. Я знала, что ему это не удастся, потому что один вечерний разговор, веские доказательства и бесчисленное множество улик уничтожили моего брата сначала перед моим отцом, а затем и перед всей Семьей. Я хотела, чтобы каждый здесь знал, что этот мерзавец – просто ничтожный клоп. Клянусь всеми Богами, если бы он не успел сбежать, умыкнув пару миллионов долларов на новую жизнь, я бы раздавила его собственным каблуком. Увы, ему предстояли еще долгие пять лет жизни, в которые он искренне надеялся и верил в то, что сможет прятаться вечно. Но для этого ему не хватало ни ума, ни сторонников, ни расположения сильных мира сего.

Отец скончался через неделю после поступка его возлюбленного сына и еще до того как он сделал последний вздох, я поклялась ему, что буду достойно распоряжаться его империей и уничтожу предателя, коим был мой брат, его горячо любимый сын. Пусть старик умрет в покое, думая, что примирился с дочерью. Я же знала, что давала эти клятвы ради себя, а не ради Грегори, или всего, что он с нами сделал.

Женщина на престоле Семьи, пурпурной, или любой другой это, безусловно, нонсенс. Оспорить подобное положение дел пожелали многие, но я была к этому готова, потому что благодаря моему разоблачению, благодаря распоряжениям моего отца, благодаря моей стальной хватке, сторонников у меня было достаточно, чтобы сохранить себе жизнь и удержать в руках империю. Я брезговала фейрумом, я брезговала свойствами, я брезговала теми животными, что сидели на наркотике, но я не собиралась отдавать то, что принадлежит мне по праву. Те, кто не мог добиться моего свержения силой, пытались сделать это, пустив руки мне под юбку. Увы, я не была восприимчива к жестам подобного толка и многие из тех, кто попытался это сделать, остался без рук совсем. Иные же вскоре поняли, что болт в штанах – плохой аргумент к попытке мною манипулировать, потому что у меня, в отличие от многих, были стальные яйца.

Сколько прошло времени, прежде чем я утвердила свою власть и убедила окружающих, что ни мой пол, ни мой возраст – не аргумент к тому, чтобы оспаривать текущее положение вещей? Мне кажется, что три, или четыре года, на исходе которых моя мачеха, Рейчел, попыталась совершить на меня покушение, воспользовавшись тем, что я позволила ей остаться в особняке отца в роли безликой тени, которая ничего не могла решить. Конечно же, я выжила. Я ведь всегда выживала. И впредь не была ни столь глупа, ни столь милосердна. Мозги ее забрызгали стену, когда я нажала на курок, и мне пришлось отдать приказ о смене обоев в гостиной. Да, и паркет мы тоже поменяли. На всякий случай.

Время, которое я потратила на то, чтобы утвердить собственную власть и удержать в руках империю, я мало расходовала на то, чтобы удержать в руках своего сына. Видят Боги, я любила Джейкоба, но пурпурной королевой я была гораздо лучше, чем матерью. Я делала все для его благополучия, я не пренебрегала его нуждами, я давала ему все самое лучшее, но мне ли не знать, как мало значит это «лучшее», когда рядом нет родителей? Джейкоб рос послушным и тихим ребенком, он не доставлял мне неудобств ровно до тех пор, пока в нем не открылось свойство слишком сильное, а потому потенциально опасное для него самого. Тогда-то я и вспомнила о его отце и мои вездесущие ищейки нашли моего брата в Нью-Мехико, откуда и притащили его вскоре. Ни Джейкоб, ни кто бы то ни было другой не стали свидетелями отвратительных сцен с объяснениями, мольбами, криками и оскорблениями, с лобызанием пола и моих ног. Выслушав брата достаточно, чтобы понять, что за прошедшее время он мало изменился, я воткнула нож ему в глотку и покончила с этой гнусной историей раз и навсегда. На что я надеялась? Что он изменится? Вернется? Станет хорошим отцом? Вздор. Я просто хотела поставить точку.

Я всегда ставила точки. Во всем. Со всеми, кто переходил мне дорогу, мешал мне вести дела  и бизнес, принадлежащий мне по праву. Вот почему, когда на горизонте замаячили «Бешеные восьмерки» это вызвало у меня лишь легкую тень раздражения. Грязь под ногтями. Снова. Претендуешь? Соответствуй. Они претендовали на то, чтобы разделить мой город. Я претендовала на то, чтобы раздавить их всех, как делала это прежде. Время покажет, на чьей стороне окажется фатум, сила и власть.

---

СВЯЗЬ С ВАМИ	КАК ВЫ НАС НАШЛИ	ПЛАНЫ НА ИГРУ
618286540	Увидела на коммьюнити заявку	планы Кровь-мочилово-хардкор. Меньше слов, больше дела. Избавиться от всех, кто мешает империи. С теми, от кого нельзя избавиться, договориться (сложно избавиться от правительства США, полиции, ЦРУ и АНБ, правда?). Воспитать сына достойным преемником империи, неожиданно вспомнив о своих обязанностях королевы-матери. Если не воспитается, найти ему замену, перед этим горько порыдав в сортире о том, что была паршивой матерью восемнадцать лет. Сожрать любого, кто перейдет дорогу. Если я вдруг уйду (такого еще не бывало со мной), то искренне желаю найти игрока на эту великолепную и непревзойденную роль, потому что широта ее сюжетных возможностей поражает даже мой неискушенный ум.

ПРОБНЫЙ ПОСТ

Яркие лучи полуденного солнца так сильно бьют в окно, что Констанция вынуждена зажмуриться, едва открыв глаза. Приложив ладонь зашитой и перебинтованной руки ко лбу, девушка приподнимается на кровати не без болезненного выдоха, граничащего со стоном. На левой ее руке уже красуется гипс, правая тоже перевязана и утыкана иголками капельниц. Губы пересохли, равно как и горло. Тело еще болит, но уже ощутимо слабее прежнего. Палата светлая и чистая предстает перед взором Тэйт и она с удовлетворением отмечает, что это - не бред ее воспаленного пытками сознания и она правда уже не в том самом ангаре, в каком была бесконечно долгие часы назад. Часы на противоположной стене показывают без двадцати двенадцать и следующие несколько секунд девушка силится понять, сколько она пробыла без сознания.
Она хорошо помнила, что поговорить с полицейскими ей так и не удалось. Девушка потеряла сознание в слабых околобредовых попытках убедить мужа поступить так, как она сказала, уткнувшись ему в плечо. Он точно согласился с ней и вызвал копов. И больше Тейт ровным счетом ничего не видела и не слышала. И это было к лучшему, потому что в то самое мгновение в ней перемешивались мотивы, причины, следствия, эмоции и желания. Ведь в эти часы Констанция была как нельзя близка к тому, чтобы одним коротким движением руки, росчерком своей подписи в протоколе отправить мужа и его ближайших людей гнить в тюрьму, если не на пожизненное, то лет на пятнадцать точно. Это было так легко, что, казалось, сама судьба подбрасывала Тэйт шанс в одночасье все исправить. Но еще тогда она понимала, что не может и не станет этого делать. И на то было две самые нетривиальные причины на свете.
Первая причина была продиктована мотивами, которыми девушка руководствовалась все последние дни. Она хотела уничтожить группировку своего мужа, поспособствовать падению своего отца и вздохнуть полной грудью, когда все будет кончено. В этом смысле, сложившаяся ситуация, никак не способствовала полной реализации плана. Даже если Магнус сядет в тюрьму и потянет за собой парочку соратников, Хеллс от этого не распадется и поводок на шее у группировки не будет затянут. На место ее мужа придет новый лидер и Констанция пожалеть не успеет, как вчерашняя история повторится, только с куда менее радужным концом. Само собой, что никаким боком к этой расправе не будет причастен мэр Шоу. Следовательно, часть плана относительно уничтожения собственного отца, тоже не могла быть реализована. Довольствоваться малым Констанция не привыкла. Она хотела постепенно стереть в порошок все то, что ненавидела всей душой: криминал и тех, кто посмел ее в это втянуть.
Но если утверждать, что во вчерашнее злополучное утро, рыдая как девчонка, девушка думала об этом и просчитывала шаги наперед, прикрывая мужа, то это значило обманываться. Она действовала исключительно интуитивно, на эмоциях и с полным пониманием того, что не хочет видеть Магнуса за решеткой. С этим же фактом была сопряжена причина, которая в общем-то, в нормальном состоянии казалась Констанции странностью: в тот самый момент она действительно испугалась за то, что будет с супругом. За то, что его посадят из-за ее глупости. За то, что он будет платить долгие годы за спасение жены. Тэйт до́лжно было наплевать на все это, но ей не было все равно. Была ли это благодарность за спасение? Или в одночасье девушка поняла, что личность Магнуса в отрыве от его группировке ей не противна? Но существовал ли Магнус в отрыве от Хеллс? И стоило ли вообще об этом думать?
Растерянная в собственных терзаниях и тягостных мыслях, девушка рассеянно скользит взглядом по палате. На тумбочке стоит букет горячо любимых Констанцией гербер. На кресле рядом аккуратно сложено темно-синее платье и черные туфли. Здесь же лежит утренний выпуск газеты и Тэйт в одночасье понимает, что новость о произошедших событиях разнеслась по всему Далласу, раз уж ее имя и фамилия красуются на первой странице. Девушка берет газету и мельком пролистывает до нужного момента. Журналисты решали ее судьбу. Если они назовут ее гнусной убийцей - ее политической карьере конец. Если назовут ее невинной жертвой, героически отстаивающей свои политические убеждения - ее карьера резко пойдет в гору. Констанция захлебывается строками и в одночасье понимает, что в этот раз ей чертовски повезло. То ли муж преодолел свой страх выступать перед репортерами и преподнес ситуацию в нужном свете, то ли в партии уже успели приложить руку, то ли отец извинялся таким сомнительным способом - все одно. Произошедшее вывернули нужным образом и теперь Констанции оставалось только отшлифовать все до нужной формы.
- Миссис Тэйт! Наконец-то Вы пришли в себя. Я уже устала отвечать на звонки и оформлять визиты. У Вас было так много гостей, пока Вы спали. С раннего утра Вас навестил мэр Шоу, затем приезжал Ваш супруг, глава штаба демократов с коллегой, совсем недавно была Ваша сестра и привезла Вам одежду. Сказала, что Вы непременно оцените, - щебечущая так много и так сразу медсестра заставляет Констанцию вновь чувствовать головокружение и она ложится на кровати, сладко зевая и вместе с тем чувствуя боль в скуле и щеке. В ход тут же идет настольное зеркальце и девушка понимает, что ей придется сильно постараться, чтобы не выглядеть боксерской грушей. Увы, из косметики у нее здесь ровным счетом ничего. Придется проявлять смекалку, чтобы хотя бы добраться до дома.
- Отключите капельницу, напишите мне назначения и оформите выписку, пожалуйста, - вежливо просит девушка, вставая теплыми ногами на ледяной пол. Каждый шаг дается ей с трудом, потому что Констанция так и не успела расходиться с прошедшей ночи, но она очень скоро приходит в себя и адаптируется. Она не слышит попыток медсестры спорить, а затем коротко повторяет свою просьбу главному врачу и охотно оформляет выписку под личную ответственность. Переодевается в принесенную сестрой одежду и впрямь тут же оценивает: темно-синее платье в клетку из последней коллекции «Burberry» определенно радует глаз. Кэт всегда знала, чем порадовать Констанцию. Девушка выглядывает в окно, в задумчивости решая, вызывать ли ей машину из особняка, или такси будет вполне достаточно. Но Тэйт понимает, что если позвонит домой, обо всем узнает Магнус и она оторвет его от дел. По этой причине Констанция все так же вежливо просит вызвать ей такси, а затем еще двадцать минут слушает объяснения и назначения врача. Она активно кивает и даже берет с собой выписку и записи. Сломанная рука, глубокий порез восьми сантиметров на другой, сломанное ребро и многочисленные кровоподтеки и синяки по всему телу. Теперь это кажется какой-то ерундой. Все еще болит, но не так сильно тревожит, как совесть.
Констанция успевает пожалеть, что не вызвала машину сама. Потому что из окна больницы она видит свой автомобиль такси, но еще лучше видит журналистов, которые съезжаются, чтобы заполучить сенсацию. Статус члена палаты представителей, жены состоятельного человека и дочери мэра играл с нею злую шутку. Но Тэйт привычна к таким ситуациям. Она берет себя в руки довольно быстро и на крыльце больницы появляется с вполне дружелюбным видом. Целый час она дает интервью и отвечает на вопросы. Деликатно обходит тему уточнений произошедшего и вскользь упоминает, что считает героем охранника, который помог ей. Выражает благодарность и признательность всем своим коллегам, которые поддержали ее в деле приостановки билля, мужу, который первый оказался рядом после страшного происшествия и всем тем, кто поддерживает ее ныне. Журналисты остались довольны, а Констанция вновь ощутила себя чертовски уставшей.
Дома они оказываются минут через тридцать. Тэйт понимает, что ей нечем заплатить, но таксист улыбается во все тридцать два зуба и говорит, что для него честью было помочь леди в затруднительной ситуации. Тем не менее, здороваясь с охраной на входе, девушка одалживает у них пятьдесят баксов и отдает водителю.
Она неторопливо заходит в дом и здоровается со всеми, кого успела запомнить и узнать за это время. Прислуги в доме с появлением Констанции у них поприбавилось, потому что она еще до отъезда в Вашингтон притащила в особняк мужа трех своих служанок и пообещала выплачивать им пособие самостоятельно. Теперь девушка жалеет об этом, потому что незнакомки не стали бы бегать вокруг нее и спрашивать, все ли в порядке. Разве могло быть у нее все в порядке, после всего, что случилось за последние полгода? Конечно же, нет. Но Тэйт вежливо отвечает на вопросы и следом спрашивает, где сейчас ее муж. Магнуса не оказывается дома, что совершенно не удивительно и Констанция направляется на кухню, чувствуя лютый голод и желание выпить океан. По пути она захватывает почту и чертыхается из-за нерабочей левой руки, потому что в таком положении совершенно не удается перелистывать конверты. Впрочем, ничего перелистывать и не приходится. На самом верху лежат два письма, датированных сегодняшним утром, одно из которых является извещением и необходимости приехать в полицейское управление для дачи показаний, а другое - приглашением сделать то же самое, потому что дипломатический иммунитет лишает кого бы то ни было возможности допрашивать конгрессмена без его согласия. Констанция хмурится и швыряет конверты на кухонный стол. Она ожидала этого. Просто не так скоро. И лучше бы Магнусу это видеть и быть здесь. Они слишком многое должны были обсудить.
На кухне совершенно пусто и Тэйт с досадой осознает, что сэндвич с арахисовым маслом и бутерброд с творожным сыром и семгой ей придется делать собственными руками. Рукой. Кистью. Парой здоровых ее пальцев. Это вызывает бурю негодования и раздражения, но Тэйт упрямо достает доску и необходимые ингредиенты. Кофе сварит потом.
Именно за этим занятием ее застает Магнус. Констанция пытается открыть упаковку с арахисовым маслом и только разве что не прыгает по кухне в попытке сделать это, - Не смотри так! Открой! Пожалуйста, - она протягивает мужу банку, а сама идет за упаковкой с творожным сыром, - Доброе утро. Ты уже видел, что полицейское управление выслало нам требование пребыть для дачи показаний? - интересует она, ковыряя пальцами крышку, - Нужно ехать сегодня. Не хочу ничего затягивать, - безапелляционно комментирует девушка и поднимает внимательный взгляд на мужа, - Ты в порядке? Тебя не задело вчера? - она прекрасно поддерживает образ трогательной и заботливой жены в целом. Но сейчас беспокойство почти искреннее, - Я забыла у тебя поинтересоваться об этом, выдумывая наш маленький план. И да, - девушка подходит к мужу ближе, - Кажется, я забыла поблагодарить тебя за свое чудесное спасение, - она прикасается губами к его губам, ненавязчиво, но вполне ощутимо целуя, - Спасибо.